Весной сего года на Крымской набережной яркое, незабываемое впечатление произвела на меня выставка художника Олега Тимошина.
Полотна его “просияли” солнечным светом палитры, пиршеством цвета, мастерством и изысканностью форм, логикой и точностью композиций.
Пронзительный лиризм, поэтическое видение, философский подтекст изображаемого – все привлекало в картинах экспозиции. Поразила и неординарность в названиях полотен: “Шелест”, “Шепот”, “Дуновение”. Заинтересованный взгляд мой остановился в середине центральной стены выставки. Полотно “Раннее утро”.
Казалось бы, незамысловатый сюжет. В истаивающем тумане сквозь струящуюся воду слева просвечивают отражения береговых растений, а справа, на более спокойной глади, чуть колышутся, но не тонут алые упругие яблоки. Все.
Но смотришь и взор отвести невозможно. В чем тайна этого колдовского очарованья?
Может быть, в чистоте красочной гаммы и мастерстве колористического решения, в гармонии тепло-холодных тонов, где цвет отливающей опалом воды контрастирует со смелым всплеском алого в плоти яблок, как тверди земной.
А может, пленяет легкий ритм, мягкое движение воды на полотне, навевая утреннюю истому, чувство нежности и поэтические грезы.
Видно, “виноват” и зыбкий туман, что погружает в мистические глубины подсознания и будит фантазию.
Все более вглядываясь в полотно, я понимаю: тайна его магнетизма в том, что большой, редкой одаренности, художник “спел” радостную баркаролу. И звучание ее наполняет душу восторгом.
Художник любезно согласился на интервью.
Корр. – Чем для Вас является живопись?
О.Т. – Живопись – моя жизнь. Это воздух, вода, среда существования. Причем я не вмешиваюсь в эту среду, в ее процессы, а пробую раствориться в ней, не перестраивая ее.
Если чувствую, что среда, природа принимает меня, то счастлив. Я не имею права нарушать ее законов, требований, ее правил. Поэтому я должен быть чуток, внимателен к природе, среде обитания.
С другой стороны, можно сказать, что живопись для меня – средство выражения моего Я, мировоззрения, мировосприятия.
Корр. – Что для Вас понятие – художник?
О.Т. – В это понятие – художник – я вкладываю деятельность человека, который удивляет, потому что создает что-то новое, а не идет по проторенному пути, по штампам. Но если он эксплуатирует прежние накопления, пусть делает это мастерски, то это уже ремесленник.
А художник тот, кто постоянно раздвигает рамки познанного, заглядывает в неизведанное. Тогда он выполняет свою цель.
Корр. – Как Вы сформулируете цель художника, пожалуй, уточню – утилитарную цель? Кто-то говорит – самовыражение, а кто-то – добывание средств для яркой, неординарной жизни.
О.Т. – Моя цель как художника – это посредством живописи “разговаривать” с людьми. Я делюсь тем, что знаю, что чувствую, к чему стремлюсь. Надеюсь, что в этом “разговоре” я одариваю людей светом, цветом – красотой, добрыми чувствами. И таким образом влияю на зрителя.
Корр. – Вы чувствуете себя воспитателем людей?
О.Т. – Нет! Я не воспитатель, не стремлюсь к активному воздействию. Но хочу донести мои мысли, эмоции, и тем прививать свои ориентиры, духовные ценности в моем понимании. Я хочу разбудить чувства, но не только поверхностные, а ощущения подспудные, о которых, может, человек и сам не догадывается, проникнуть в подсознательное, разбудить мистическое Я.
Корр. – Вы ощущаете себя мистиком? В жизни? В творчестве?
Ваши полотна столь богаты эмоциями, столь щедро насыщены трепетом жизни, тонки по отражению чувств, что если это и мистицизм, то он весьма своеобычный.
О.Т. – Да, обычно понятие мистицизм связывают с чем-то таинственно-темным, запредельным, потусторонним, чаще всего с негативом для человека. А я хочу не уводить человека от жизни, но будоражить его воображение, возбудить его фантазию, приводить в движение его внутренние струны, пробуждать еще спящие эмоции. Стремлюсь направлять его чувства от спокойной, обыденной реальности к завораживающему, томящему, чтоб вывести в конце пути к радости, к светлому озарению.
Я не ухожу в заумь, в темные тени сознания. Мой мистицизм радостный.
Корр. – Осматривая Вашу выставку, я вдруг сделала для себя “открытие”: в Вас есть что-то провидческое.
О.Т. – Вы правы, я часто вижу знаки, предначертания, расшифровываю их. Не всегда это осознанный анализ, порой интуиция, и надо бы быть более внимательным.
А бывает и вовсе не объяснимое: знаки ниоткуда, не стереотипы – вдруг выплыл сюжет, новый, еще не освоенный и даже новая техника. Значит, я сработал как проводник, должно быть.
Вот написал пейзаж маслом и вдруг, беру холст, новый, и на нем начинаю писать водяными красками в оригинальной технике. Конечно, я к этому шел в работе, но решение выплеснулось в одночасье.
Корр. – Видимо, Ваша работа “Раннее утро” тому пример.
Чем больше смотрю на нее, тем глубже раскрываются ее грани и смыслы.
Безусловнее, как единственно возможное, видится композиция. Более насыщенной – цветовая гамма. Тоньше нюансы чувств, вызываемые созерцанием.
А как Вы полагаете, в чем, где истоки Вашего творчества? Где для Вас таинственное – Сезам!
О.Т. – Думаю, в природе, она таинственная, но добрая – так я ее воспринимаю. Видно, здесь сказалось то, что мое творчество связано с Беларусью. Это особый край с пленительной и колдовской природой. Могучие леса пугают и очаровывают. Манит художника, вдохновляет колорит природы белорусской: сочетание лесов, светлой глади озер, сквозных сосновых рощ – все это создает совершенно особый мир. И еще один момент необходимо учесть, чтоб проникнуть в своеобразие края. В Беларуси люди ближе к природе, в народе бытует удивительное переплетение христианства (причем, и оно многолико), и жива память языческих традиций. Потому и обыденная жизнь, и, особенно, праздники по сию пору хранят такую разноликость. Но, характерно, что здесь какое-то мягкое сочетание традиций, не противостояние, не противоборство. Это очень гуманно и важно для житейского позитива и приводит к радостному восприятию бытия. Я, живя в Москве, творческое наполнение, многие темы и вдохновение нахожу в основном там. И там живут дорогие для меня люди.
Корр. – А, кстати, о темах, точнее о содержании Вашего творчества? Как Вы его определили?
О.Т. – Содержание – это открытие мира чувств человека через мир природы. Дать человеку что-то понять, но не навязывать впрямую свое восприятие. Пусть думает, и пусть работает его воображение. Я ценю недосказанность, намеки, свободу ощущений зрителя – в этом двойственный смысл.
Корр. – Мне кажется, я понимаю. Вот полотно “Розы. Зима”. В нем подспудно, интуитивно чувствую зимнюю замороженность, трагический нюанс, но безупречно-прекрасные формы цветов, их перламутрово-дымчатый колорит, идеальная композиция – идеальная заполненность полотна – одним словом – красота – преодолевает трагизм и дает надежду и наслаждение.
Или работа “Высокое небо”. Совсем не простым видится мне смысл картины. Цветы поданы как бы в динамике, они стремятся к недосягаемому небу, растут. И радостный их колорит, и “непокорные” слегка колкие их формы убеждают – все сбудется.
Совершенно колдовские полотна “Шелест”, “Шепот” – поистине здесь природа не безмолвна. Гордые, на высоких ножках, болотные растения и мерцающие, распластанные листья кувшинок, и сами нежные, душистые цветы, едва покачиваясь на воде, словно “шепчут” о таинственной глубине омута, “шелестят” о загадочных травах берегов. И “льется” с полотен мелодия сказочного леса.
Корр. – А вообще когда Вы почувствовали себя способным к живописи? Расскажите о начале.
О.Т. – Я родился на Дальнем Востоке в семье военнослужащего, детство было связано с постоянными переездами. В четвертом классе, уже в Смоленске, хорошо помню, осознал, что я рисую с удовольствием и, говорили, лучше всех в классе. Меня заметили и посоветовали учиться дальше. Я сам пошел в художественную школу. Остался в памяти случай, когда сослуживец отца привез мне китайские краски и колонковые кисти, которым я очень обрадовался – у нас таких не было. Первое прикосновение к этим предметам как бы дало толчок. Отец, человек пытливого ума и достаточно широких интересов, увидел мои способности и поддержал мое увлечение. Уже в художественной школе я почувствовал свои силы и после ее окончания поступил в Белорусский государственный театрально-художественный институт в Минске (ныне это Академия искусств) на художественный факультет. Это было в конце 70-х, начале 80-х годов прошлого века.
Уже в студенческие годы заинтересовался промграфикой, плакатом. Увлекся такими художниками, как Родченко, братья Веснины, Ларионов, Маяковским и супрематизмом. После окончания института – служба в армии. И начало творческой жизни – Ташкент. Было хорошее творческое окружение и атмосфера. Помимо плакатов занимался и книжной графикой. В общем – все условия для работы.
Это было время начала перестройки, когда мы жили полнокровной творческой и социальной жизнью. Экспонировались многие всесоюзные и международные выставки, в которых я активно принимал участие. В 1988 году вступил в Союз Художников СССР.
С 1993 года мой творческий путь продолжился в Москве. В 1995 году я стал членом Московского Союза Художников. К этому времени уже наметился мой путь в живописи.
Корр. – Был ли у Вас в жизни человек, художник, которого Вы бы могли назвать своим единственным учителем с большой буквы?
О.Т. – В институте были замечательные, прогрессивных взглядов педагоги. Могу назвать Миронову Ленину Николаевну, она преподавала цветоведение, вся колористика была дана ею прекрасно. Оставил впечатляющее воспоминание, преподаватель истории искусств Заневский, другие достойные учителя. Но вот одного учителя с большой буквы назвать не могу, не было такого.
Корр. – А среди художников был ли кто-то как абсолютный образец?
О.Т. – Абсолюта? Нет, не было. Но любимое, влияющее было. И есть. Люблю прерафаэлитов, колористику Тернера. Близки мне Левитан, Серов, у Врубеля люблю отдельные работы. Из европейцев – особенно – Гойя, интересен австрийский художник Эрнст Фукс.
Корр. – Отношение к Левитану чувствуется в Ваших работах. Тоже “непротокольная правда”, а “переживание лесной тропинки”, свое к ней отношение. Но, да простят мне левитанисты, мне видится у Вас движение от Левитана вперед. Какой-то новый шаг в искусстве живописи. Разумеется, это мой сугубо индивидуальный взгляд.
А Ваши пристрастия в музыке? Удалось ли послушать большую академическую музыку?
О.Т. – В молодости отдал дань рок-музыке, а вот академической музыки не наслушался, к сожалению.
Корр. – Не верится, что не наслушался, столь музыкальны Ваши полотна. В каждом из них звучит для меня музыка. В “Розах. Зима”, в “Начало” – слышу Рахманинова. В “Раннем утре” – переливы Шопена. А в роскошной картине “Осеннее утро” с красной твердью крепостной стены и на ее фоне всполошенными осенними деревьями, не усмиренными водой; с колкими, ломкими вертикалями осоки и просвечивающей сквозь туман древней башней – звучит для меня Бетховен.
Вы еще не осознали, что в Вашей душе звучит великая музыка мира и “выплескивается’’ на полона.
И поверьте, если наслушаетесь большой музыки вдоволь, то сделаете новый, блистательный шаг в Вашем творчестве.
Корр. – Теперь о другом. Я знаю, чтоб так вдохновенно и с результатом работать в искусстве, нужен не просто надежный тыл, а много больше – больше любви, взаимопонимания, неизменная энергетическая подпитка. Вам удалось все это?
О.Т. – Вы правильно поняли мой “тыл”. Мою жену зовут Лариса. Нашей семье уже 26 лет, поженились мы в 1984 году в Ташкенте, а познакомились в Минске в студенческие годы. Вся ее жизнь отдана моему искусству и нашим детям, хотя по специальности супруга математик-прикладник.
Корр. – Вы можете назвать Ларису своей музой?
О.Т. – Нет, не то слово, оно мне кажется слишком узким, одноплановым. Лариса мне верный, надежный друг, любимая женщина, мать моих детей и единомышленник. Она разделяет все мои взгляды, стремления, вдохновляет меня в самом широком смысле. Лариса очень хорошо чувствует мою живопись, мои возможности. Она даже часто дает названия моим картинам, мне кажется точнее, чем я бы это сделал. Она как-то порой глубже понимает, многое открывает и объясняет мне. Вот, например, картины “Шелест”, “Белый сон”, “Дыхание зимы” – это ее названия. В них, по-моему, тонкое проникновение в суть изображаемого. Только человек любящий, чувствующий красоту, знающий мою человеческую индивидуальность и мой почерк художника может дать такие названия.
Корр. – А как Вы чувствуете себя за пределами семьи, среди людей? Есть ли близкие, надежные друзья? Как часто Вы общаетесь с ними? Что дает общение?
О.Т. – Мой круг общения достаточно узок, это деловые, творческие связи. Есть люди, готовые со мной встречаться вне профессии, но с годами я все больше замыкаюсь. Тут не гордыня, иное, просто очень жаль тратить время – очень хочется еще многое успеть. А тусовки, застолья – это большая трата времени, во всяком случае, для меня – неоправданная.
Корр. – Ваши отношения с внутрисоюзной средой, карьерной борьбой, которую одни художники называют мишурой и презирают, а другие считают способом продвижения вперед.
О.Т. – Да я во всем этом не участвую. Не мое это дело. Не умею и не хочу подлаживаться, в ком-то искать. Художника отличает его творчество. Я лучше, больше скажу моими полотнами, убедительнее, доходчивее, а, главное, с радостью творчества и любовью к человеку.
Корр. – Вы считаете себя счастливым человеком, художником?
О.Т. – Нет, пока до конца не могу так сказать. Кое-что удалось. Но счастье…
Поймал ли я эту синюю птицу? Что-то из задуманного сделано, но дальше – еще замыслы, еще должно быть движение вперед. Рано еще произносить такое всеобъемлющее слово – счастье. Еще много задач.
Корр. – А на данном этапе, сегодня какая перед Вами конкретная творческая задача?
О.Т. – Стремлюсь пристальнее разглядеть большое в малом и, пожалуй, наоборот – малое в большом.
Корр. – Понимаю – по Блоку:
“Случайно, на ноже карманном найдешь пылинку дальних стран –
И мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман”.
О.Т. – Совершенно верно. Проникнуть в то, что люди знают потаенно и вот раздобыть эту тайну и показать людям. Так что не все еще раскрыто. Я в движении.
Корр. – Помните, по восточной притче человек должен сделать личностью себя, сына, внука. Вы уже можете ответить позитивно?
О.Т. – У нас c женой уже выросло следующее поколение: дочь Мария и сын Павел – младший. Маша – художник – модельер, работает в области моды в крупных компаниях. Ее коллекции оригинальны и востребованы. А сын связан с областью информационных технологий, нашел свое дело и чувствует себя в нем уверенно. Ну, а третьего поколения пока еще нет. Будем надеяться на лучшее.
Корр. – Говоря о художниках, ценители искусства, прежде всего, спрашивают: а в каком стиле работает этот живописец. К какому стилю Вы относите Ваши живописные откровения?
О.Т. – Мне трудно сформулировать. Пожалуй, мне ближе – лирический пейзаж, в котором хочу, пытаюсь передать музыку тонких отношений, игру на сокровенных струнах души и стремлюсь к одухотворению жизни.
Корр. – Насколько я знаю, Вас уже заметили ценители живописи? Ведь Вашу яркую, самобытную индивидуальность невозможно не заметить.
О.Т. – На выставках мои картины отмечены вниманием. Вот один коллекционер весьма одобрил мое “Раннее утро” – то, что с яблоками, назвал это полотно визитной карточкой моего творчества. Много отзывов от зрителей на работы. Получается, есть интерес и понимание моих трудов, то, что и необходимо художнику.
И я благодарен моему зрителю.
Корр. – Благодарю сердечно за беседу и очень надеюсь, что интерес и любовь к Вашей живописи будет разрастаться среди профессионалов зрителей и ценителей искусства.
Беседовала Галина Снитовская.
